Вчера

был концерт...



как оно вам?

---

Отчет об игре... (неоконченный но длинный) пост №3

Суббота

Суббота



Утром голова отозвалась тяжелым, словно похмельным звоном. Что вчера было? А что наливали? О! Молоко! Так с него же не напиваются?! Видимо, плата за ночные посиделки с нечистой силой.

Ну, да ладно. Надо бы пойти узнать, осталось ли чего от трактира.



От трактира, собственно, остался сам трактир и Рози, веселая и раскрасневшаяся. Голосом, полным притворного сожаления, она посетовала, что герр Швайне бросил их и исчез. Теперь она здесь всему хозяйка и госпожа.



За столом уже вовсю стучали полные пива кружки и стаканчики для костей. Азартные игры я вообще-то не очень люблю, но тут чаша весов склонилась в пользу возможного выигрыша. Наскоро делая расчеты и оставляя кляксы на столе, мы погрузились в игру. Что ж! Мои монеты остались со мной, крону мне остался должен Джеронимо и… собственно все. Сколько он остался должным Фаусту младшему, я не в курсе.

На выходе из трактира мы столкнулись с фрау Мартой:



– Августин, одна ваша поклонница передала вам вот это в подарок.

И она протянула мне изумительный кулон.

– Носите его.

Она чуть улыбнулась и продолжила:

– Знаете, Августин, а ведь я тоже вам сделаю небольшой подарок – я никогда не буду петь вместе с вами.

– Почему же?

– У меня тоже достаточно низкий голос. У нас с вами вообще очень голоса похожи, и особенно когда поем. А когда вы просто говорите, вам очень хорошо удается имитировать мужской голос. Но я об этом никому не скажу, уверяю вас.



И она удалилась совершенно в другую сторону, как будто направлялась к трактиру только для того, чтобы сообщить мне данную новость.



Но на учебу ходить все-таки надо. В университет меня занесло ровно на пять минут, чтобы снова оттуда выйти, на этот раз вместе со всеми. Наш ректор читал лекцию о различии понятий правды и истины, и в целях наглядного пособия использовал все, что попадалось под руку. Для этого мы совершили небольшую экскурсию по городу, завершившуюся, где бы вы думали? Конечно же, в трактире! На следующую лекцию идти было, скажем так, трудновато, ибо посидели мы там довольно плотно. Иоганн Фауст взял на себя все расходы, и за обсуждением щекотливой темы пиво текло рекой.



В трактире стало скучно. Фауст ушел, и деньги кончились. Я имею в виду, его деньги кончились, а на свои пить – меня жаба задушит. И понесла же меня нелегкая на кладбище! Мол, там хорошо, тишина, покой, пишется легко, благодать. Ан, нет! Сразу двое знакомцев выискалось. Юный могилокопатель и главный инквизитор – отец Улрих. Любопытство – мой главный грех, оно меня когда-нибудь окончательно погубит:



– День добрый, господа. Для кого могилку копаем?

Ответ был тот же:

– Приказали – копаю.

– Понятненько. А что она у вас такая маленькая?

– Младенца мертворожденного хороним, - буркнул отец-инквизитор.

– Некрещеное тело в освященную землю!!!

– Так мы его для начала покрестим.

– Мертвое тело в святую воду!!!

– Так мы его… это… сначала студентам отдадим, медицинского факультета… в анатомии разбираться…

– И вы, святой человек, смеете такое говорить?! Это же ересь! Чем же вы лучше того ирода, что сотворил такое с недавно убиенным! Антихрист! Где ваш крест?!! На вас же даже креста нет!! Демон! Демон! Демон в рясе!



Панический ужас охватил меня с головы до пяток, развернул на месте и понес по всему городу, заставляя повторять все громче и громче: Демоны! Демоны в рясах! Демоны в рясах!

Стража, исполняя приказ инквизитора, уже бежала за мной. Черт! Быстро бегают! Если бы не этот камень, они бы точно меня не поймали! А так… Последнее, что помню, то, что окружили со всех сторон.



Н-да… Голова раскалывается. И какая, спрашивается, лошадь меня в затылок лягнула? Ах, да, двуногая, прямоходящая, без перьев! Что за гул? Наверное, глаза нужно открыть…



– Он очнулся!

Кажется, меня мутит. Факт, на глазах у такого количества народа плохо мне еще не было.

– Врача! Врача! Пропустите врача!

–Я врач. Что здесь? Августин! Кто это сделал? Вы ударили Августина? Я добьюсь того, чтобы вас заключили под стражу!

– Кристоф, Августин сам под стражей.

О! Меня поднимают, даже отряхивают. Боже, моя голова!

– Что вы собираетесь с ним сделать?

– Приказ курфюрста – десять плетей.

– Я как врач не могу допустить, чтобы человека в таком состоянии еще и били. А за что его?

– Оскорбление отца-инквизитора.

– Я требую суда! – меня понесло.

– Приказ курфюрста.

– Я требую суда! - голова ни хрена не соображает, но все же, как можно так быстро получить приказ от самого курфюрста?

– Нет, вы, конечно, можете посидеть в темнице, пока суд примет решение. Но решайте сами: здесь и сейчас десять плетей у столба или сначала в темницу… а там крысы…

Таким милым и замечательным оказался бургомистр, невесть как затесавшийся в окружающую меня толпу.



– Постойте, постойте, а данное происшествие рассматривается светским или же церковным судом?

– Это было оскорбление – значит, светский!!

– Оскорбление было самого отца-инквизитора – церковный!

– Да, у него креста даже на шее нет! – это уже я про отца-инквизитора.

– Разбирательство будет отложено на некоторое время.

– А оно будет закрытое или открытое?

– А приказ курфюрста вообще подлежит рассмотрению?



Люди громко обсуждали подробности самого глупого поступка в моей жизни. В спор лезли все кому не лень: врач, стражники, палач, торговцы, декан юридического факультета Себастьян Брандт, ректор университета Мош Терпин, придворные фрейлины.… А я… Честно говоря, мне в голову пришло, что стаканчик пивка мне совсем не повредит, а трактир совсем близко. Так что под шумок, вернее под несмолкаемое обсуждение моей участи понесли меня мои ноги куда подальше никем не задерживаемые.



Жизнь многообразна и многолика, а в трактире так ничего и не меняется. Как обычно знакомые лица: Фауст младший и Джиронимо, кои встретили меня как последнюю надежду. Они снова собрались играть. Нужны бумага и перо? Так я мигом, только стаканчик выпью, одна нога здесь, другая там. Собственно, так меня и поймали, по дороге. Разве что больше по голове не били.…

Знаете, вот сколько раз приходилось по главной площади ходить, там, где столб позорный стоит… так вот, озарение пришло: сейчас у него буду стоять я. Прелестно, господа, но, ой, как не хочется.



Н-да… сучковатый у них столб, необтесанный, подумалось мне. Может, это лишнее наказание такое – чтобы занозы под кожу загонять? И тут вдруг мимо меня просвистел кнут. Мимо?



– Эй, ты, встань, что ли, поровнее. Бьют тебя.

– Ага, обязательно. А на веревку что, денег не хватает, али экономите? Охота мне больно под твои удары лезть!



Вчерашний знакомец из дома напротив неуклюже махал кнутом.

– Господа, не найдется ль у вас веревки, связать надо, очень уж студент прыткий попался, - обратился он к стекающемуся поглазеть народу.



Веревку довольно быстро нашли, Толпа густела и пестрела всеми красками и тканями, кои можно было себе вообразить. Она гудела сотнями голосов, словно пчелиный улей, и лишь изредка можно было различить отдельные голоса. Бабьи причитания о несвоевременно погубленной молодости (прошу заметить – моей), девичьи охи-вздохи (как обычно), мужская свара (кто прав – кто виноват), детские слезы и уж совсем шуточные выкрики, как мне себя вести…. Все это превращалось в единую какофонию, окружая меня со всех сторон. Все эти люди смотрели на палача. Все они ждали от него забавы… развлечения – меня….



Почти каждый мужик бьет свою жену, а она в ответ – собственного ребенка, дитятко пинает собаку, а та в ответ кусает мужика. Построить данную цепочку не слишком сложно даже простому уму, и красной нитью приходит ответ – за все нам воздастся. И как же этому простому и не очень человеку хочется, чтобы за свои прегрешения не было наказания. Ни здесь, ни там – на небесах. Индульгенция рассматривается с повышенным вниманием, но не у всех, увы, хватает на нее денег. Сколько же, интересно, людей сейчас завидуют палачу? Кто хоть раз не мечтал избить кого-нибудь до полусмерти и не получить в ответ сдачи. Они не могут себе этого позволить. Трусы. И порка моя – для них то самое зрелище – глумление над чужаком. Ну, что ж, хорошо, тогда, пожалуй, я доставлю им удовольствие, но несколько по-иному. Такое они тоже вряд ли видели.



Палач уверенно перекинул веревку через столб и связал мне руки. Отошел. Примерился. Ударил…. Не попал, пока он примеривался, веревка была мной аккуратно развязана, и меня на месте не оказалось. Подошел, привязал, опять ударил…. Ну, плохо он связывает, плохо! То руками распутаюсь, то зубами потяну…. А толпа животы надрывает, глазищи вылупила. Слезы от смеха текут. А у палача уже красная пелена перед глазами. И бьет он уже как-то нервно, да все мимо… почему бы это? А ведь можно же просто вокруг столба ходить! Да здравствуют умные мысли в моей голове!!! Вот, же черт! Попал. Наконец-то, единственный раз попал! И то слабовато…



Но тут какая-то фрау вылетела из толпы, кинулась на палача и выхватила кнут из его руки.

– Монашка!

– Курфюрстова жена!

– Сивилла фон Клеве!

– Добрая слишком!



Толпа, затаив дыхание, наблюдала за самой супругой курфюрста, которая требовала немедленного прекращения грязного непотребства, возмутительного с точки зрения истинной христианской души! Таким образом, под радостное улюлюканье, аплодисменты и дружный смех удалось мне покинуть сие драматическое мероприятие, раскланиваясь на ходу, а не вперед ногами, как кому-то весьма хотелось.… И только потом, уже после выступления бродячих комедиантов, собравших под бурные овации в свои испанские шляпы изрядную сумму, дошло до меня, что в тот момент нужно было получить с этой толпы некоторое вознаграждение за мои труды, выражаемое в NN количестве звонких монет. Не знаю, правда это или нет, но кто-то мне заявил, что мое бесплатное на потеху было гораздо интереснее. Наверное, просто более животрепещущее. Ну, да, ладно – не беда! Но в тот момент все увлеченно обсуждали события того дня: показанную пьесу, мою неудачную порку, исчезновение герра Швайне из трактира, новое платье фрау фон Битнер, вчерашний курьез с отцом Улрихом – ныне отцом-инквизитором…. Ну, кто меня просил оборачиваться? Кто?! Конечно же, там была до ужаса знакомая фигура в фиолетовом плаще, и естественно ноги понесли меня прямо в церковь, где уже находился брат Медарт в таком же состоянии.



Паника внутри несколько успокоилась. Взгляд на брата – он смотрел на меня.



– Что будем делать?

– Искать. Скажи, ты знаешь, где могила нашего отца? Где он захоронен? Здесь? На кладбище?

– Этого я не знаю

– А что тебе рассказывали? Этот… этот человек… Его видел отец? Или… Может, знал?...

– Отец был чудовищем.

– Может, он его убил?

– Все может быть.

– Может, этот человек – предупреждение? Хотя мне он является в самые разнообразные моменты жизни…

– Мне тоже…

– Знаешь, нужно узнать… Долго ли здесь жил отец? Кто умер за то время, пока он был здесь?

– Нужно идти к бургомистру. У него должен храниться список умерших за последние годы. Он стар, многих помнит сам.

– Спасибо. Я дойду до него…



Хождение до бургомистра ничего не дало. Он сказал, что все записи хранились в церкви, в приходской книге.… А она, как известно,

сгорела…. Итак, мы закончили тем же с чего начали. Увы.



Успокоившись и настроившись на легкий философский лад, немного побродив по городу, оказалось, что я уже совсем рядом с домом. Неизменная мандола при мне, перо и запрокинутая голова. Продолжаем сказку:



Малышка просто диво –

Прекрасней не сыскать.

Как ангелок красива

И вся в отца и мать



За окном раздавались чьи-то голоса, мне мешали творить! А во дворе кипела работа. Мой сосед очень деловито отдавал приказы, ругался на помощников, но иной раз делал сам всю работу. Он бегал вдоль ворот, смазывал петли и проверял их на прочность, он приказал доставить к нему все масло и паклю, кои находятся в гетто и делать из них факела….



– Мейстер Штейн, что вы делаете? Что происходит?

– Ничего страшного, Августин, пишите вашу песню.

– А, как вы считаете, какое слово лучше подходит под определение судьбы?

– Всесильная, Августин… всесильная…

– Спасибо, мейстер Штейн!



Но омрачает счастье

Всесильная судьба

Ужасное проклятье,

Что девочка слепа.



Меня опять перебили. На этот раз это оказалась фрау Марта с печальной новостью: у Себастьяна Брандта – декана юридического факультета – заболела племянница. Теперь он сидит у ее постели, не ест, не пьет, и ей кажется, что его нужно немного развлечь. Почему бы мне не сходить с ней к нему и не спеть чего-нибудь красивое и мелодичное? И я в накладе не останусь, и человек развеется.



Так мы и сделали. Только не нужны были ему ни мои песни, ни соболезнования фрау Марты, и пришлось нам отправляться домой не солоно хлебавши.



А в городе тем временем было неспокойно. Опять закололо сердце, и тяжелым обручем обхватило голову неясное чувство. Как будто камень опустился на сердце, облака стали ниже, нависло что-то смрадное, гадливо-мерзостное, отвратительное. Серые лица людей зацветали багровыми пятнами. Откуда-то заунывно раздавался бабий вой. Какой-то нищий растянулся прямо перед нашими ногами. Черными губами он прошептал лишь одно слово: Чума...

Мы переглянулись и со всех ног бросились вперед, на Площадь Вдов, мимо разожженных прямо на улице костров, мимо церкви, к которой, причитая, шли люди, мимо городской ратуши, мимо университета. И казалось, что бежим мы по светлому коридору, который может в любой миг растаять и оставить нас наедине со всей мутью происходящего. И несли меня мои ноги еще быстрее туда, где за прочными воротами и горящими факелами четко и быстро отдавал распоряжения мейстер Мельхиор Штейн.



Не только мы с фрау Мартой оказались такие умные. Защиту от страшной, воющей смерти искали все: и Барбара – жена палача, и старенькая фрау Клара со своими квартиросъемщиками, из которых оказалось несколько студиозусов, чьи-то дети и, конечно же, Джиронимо.



Но попасть за ворота гетто – было еще не все. Неожиданно поднявшийся ветер вырывал из рук факела, гасил огонь. А боль, сдавившая виски, все не унималась, и демоны, терзающие меня, вновь обрели если не плоть и кровь, то хотя бы видимость. И голоса их звучали в моей голове



– Ах, какая милая девочка! Что же ты прячешься? Выйди наружу. И в мужской одежде.… Как же тебе не стыдно? Иди с нами. Как на отца похожа. А знаешь ли ты девочка, что ты одна из нас? Хи-хи-хи…

– Вы не властны надо мной. Здесь и сейчас. Сгиньте! Провалитесь! Исчезните!!!



Казалось, только мейстер Штейн знает, что нужно делать. И вскоре факела, как-то по-особому расставленные им, горели уютно и ровно, тяжелые ворота заперли на засов, и демоны в моей голове оставили меня в покое. И на какой-то момент мне даже показалось, что там, снаружи ничего нет. Есть только мы. Маленький островок спокойствия.



Но ничего долго не длится. И безмятежность, внезапно обретенная мной, исчезла при странных, скребущихся, сдавленных звуках, доносившихся из-за запертых ворот.



– Это он! – Вдруг воскликнула фрау Барбара. – Это мой муж. Впустите его!

– Этого нельзя делать. Он уже болен.

– Я знаю. Но ведь он умирает!

– Ему уже нельзя помочь.

– Тогда выпустите меня! Выпустите! Николас! Да, откройте же, наконец, эти ворота!



Ворота открыли. Как видно, зря. Те, кто еще недавно стремился под эту крышу, в поисках крова и хоть какого-то спасения от болезни, едва почувствовав себя под защитой, дружно уходили навстречу смерти. Фрау Барбара осталась с умирающим мужем: дотащить его до постели она не смогла – они так и остались на мостовой. Впрочем, на улице и без них хватало полумертвых тел… Фрау Клара, рассудив, что она и так пожила достаточно, решила умереть у себя дома. «Где родилась и жила, там и помру». Какая-то девочка побежала искать маму, остановить ее не удалось. А фрау Марта, неожиданно обозвав нас забаррикадировавшимися крысами, пошла разведывать обстановку в город. И, в конце концов, под защитой крепких стен и горящих факелов осталось только трое: мейстер Штейн, Джеронимо, да я собственной персоной. Мне так надоело ругаться со всеми, хвататься за них, уговаривать остаться. Они сами выбрали свою судьбу. Они ушли.



Да, они ушли, а мы устроили пир. Мы достали свои запасы, прикатили бочонок пива. Нам некуда было спешить и незачем было выходить. А мне незачем было притворяться дальше.



У меня в заплечном мешке уже давно лежал заветный сверток: нижнее льняное платье и верхнее суконное. Белый лен мне нравился, может быть, потому, что лишний раз направлял мои помыслы, подчеркивал их чистоту, подсказывал нужное направление моим мыслям, когда руки мои прикасались к нему. Может, поэтому, а может, потому еще, что апрель все же выдался жарким, верхнее, тяжелое, суконное платье осталось в свертке. Да и кому какое дело до приличий, когда жить нам осталось всего ничего.

Рано или поздно умирают все. И не всем дано знать, как это произойдет. Мне вот просто повезло: знаю, что умру от чумы. А ведь еще вчера мне казалось, что главное – это не выдать себя, иначе Святая Инквизиция доберется до меня очень быстро, и буду я умирать страшно и больно. Другими словами, – на костре. Однако в этом безумном городе мою тайну знали уже многие. Джеронимо не в счет, сколько раз он выручал меня за эти годы. Он был единственным, знающим кто я. Хотя вот уже и фрау Марта докопалась до сути, но… странно… не выдала меня. Страшно подумать, что было бы, если бы пороли меня по всем правилам. Весь город бы узнал. Не миновать мне костра в таком случае. Но, опять таки, Бог миловал. И здесь же был мною найден брат. Единственный мне родной человек, который тоже теперь знает кто я. Знает и, наверное, чувствует наше единение, наше общее проклятие, тяготеющее, давящее, от которого можно сойти с ума. Брат!



Вот теперь мне было не все равно. Теперь мне было куда спешить, куда бежать. Теперь мне тоже было необходимо покинуть уютный, гостеприимный дом, где можно было ничего не бояться и спокойно сидеть целую вечность. Брат! Он же монах, он же капуцин. Он обязан дать опущение грехов каждому умирающему, а их сейчас много. Он заболеет! Умрет! А если вокруг меня плясали эти гадкие демоны, пока факела еще не зажглись, пока ворота не закрылись, пока мейстер Штейн не… что же сделал мейстер Штейн? А, и не важно! Важно, что брат сейчас один. Что они окружили его! Что они ему говорят? Чем они его искушают? Мое место рядом с ним!

Меня сорвало с места. В голове стучало, птицей билось только одно слово: Брат!



Ноги мои несли меня прямо к церкви. И вовремя. Везде лежали люди, горели костры, доносились голоса, бормочущие молитвы. А брат сидел на коленях спиной к церкви, закрываясь руками. Но они.… Словно гарпии слетелись на него. Да, теперь они были доступны не только моему взгляду. Они обрели плоть и кровь, словно чума питала их. Словно каждая выпитая воющей смертью жизнь окрашивала их щеки румянцем, оттачивала их когти и придавала пронзительности их голосам. Мне было кого терять. Было за кого сражаться. Нашим оружием была молитва. Только она могла спасти нас. Искренняя и святая вера. А демоны кричали и звали. Они хохотали, клевали, выплевывали из себя все наши страхи и видения.



– Розалия, нет! – прошептал мой брат. И мне стало ясно, что именно эта демонесса, гарпия в белоснежном одеянии, с белыми крыльями, блудливыми глазами и приторной улыбкой, именно она обманула его, дав вместо тихого успокоения лживую гордыню.



– Pater Noster, qui es in caelis

Sanctificetur nomen Tuum

Adveniat regnum Tuum

Fiat voluntas Tuum,

Sicut in caelo et in terra



А безумие не кончалось. Гарпии нашли себе новую жертву, Сивиллу фон Клеве. Она лежала недалеко на чьих-то коленях, и наши взгляды встретились. О, что это был за взгляд. В нем была кротость и любовь, волнение, доброта и праведность. Никогда мне еще не доводилось видеть таких глаз. И на нее, на чистого агнца Господнего накинулись эти ведьмы:



– Посмотри на меня, Сивилла.

– Оглянись вокруг.

– Нравится ли тебе то, что ты видишь?

– А ведь ты можешь все это изменить, девочка.

– Пойдем со мной, и я уйду из этого города, – чума протянула ей свою костлявую руку.



– Нет! Нет, Сивилла, не смей! Посмотри мне в глаза! Что бы ни случилось, смотри только на меня. Не делай этого! Слышишь! – мне казалось, что рушится мир. Они обманывают ее. Они хотят получить ее душу, единственную чистую, безгрешную душу. Она не может, не должна.… Такие люди не уходят вот так.

– Ты же хочешь спасти их, правда, Сивилла? Пойдем со мной!

– Нет! – мое сердце разрывалось на части.

– Дай мне руку, и город будет спасен.

– Нет, Сивилла, не делай этого!

– Простите меня. Так надо, – она протянула руку воющей смерти.



Они уводили ее. Гордые, довольные собой. Ведьмы, демоны, чума.… И она с ними, среди них. Мой рассудок не мог вынести этого. Бежать! Бежать за ней, отобрать ее, заслонить собой, умереть за нее. Ее держат за руку – эту связь нужно разорвать! Броситься между ними.… Всем телом распластаться, грудью упасть…

– Прочь! Ты не в силах что-либо изменить. Она сама дала нам свое согласие, свою руку.



А город молчал. Оглушенный, ошеломленный внезапной потерей, осиротевший в одночасье, он еще не успел понять, осознать, что случилось. Люди застыли на местах, и бордовым сполохом среди них выделялась фигура, одиноко стоящая недалеко от меня, – курфюрст. Наружу вырвался хрип, невнятное клокотание, поднимающееся из меня самое. И в этой ватной тишине мой резкий вскрик прозвучал неестественно громко:



– Как же ты посмел, как ты допустил это?! КАК!?



Ощущение безысходности всей тяжестью навалилось на плечи. Некоторые достали молитвенники, и люди жались друг к другу, читали вслух, еще не понимая, что эта церковь не может защитить их.



Чума ушла, но мелкие бесы продолжали шнырять вокруг, не давая опомниться, не давая уйти безотчетному чувству страха и ужаса происходящего, – они питались им. Вот один из них, видимо возникший прямо перед молящимися, вырвал из рук псалтыри и кинул в костер. А люди безучастно смотрели, как они горят. Меня толкнуло в огонь, туда, где святые слова превращаются в пепел и золу. Вытащить! Сохранить! Изгнать демонов с этой земли! Как же мне спасти брата? Может, для этого нужно спасти этот город? Обожженные руки мои сжимали спасенные книги.



Какая-то фигура отделилась от толпы. Это была фрау Лидия. Она подошла ко мне и накинула свой плащ мне на плечи:



– Как же, девочка, ты можешь ходить в одной нижней рубахе? Постыдилась бы.



Кто чем, а эта вдова и в такую минуту занималась исключительно внешними проявлениями приличий. Но почему в ней, в женщине, не ощущалось этого страха? Никаких волнений, никакого стыда? Такое чувство, что все это она уже видела, знала, что будет, и сталкивалась с этим не единожды. Рассеянно поблагодарив ее, мне захотелось отвернуться и отойти подальше. Ноги мои заплетались на ходу, но обожженные руки не чувствовали тяжести книг…



– Августин! Или как Вас теперь называть? – меня окликнула старенькая фрау Клара

– Аурелия Августина…

Она подошла ближе:

– Извините меня, но я хочу вас спросить,… мой кулон… Вы носите его?

– Да, конечно. – Мне пришлось постараться, чтобы не уронить книги, доставая подвеску.

– Отдайте мне его.

– ?

– Понимаете, в дни моей молодости у меня был один поклонник.… Ах! Как он ухаживал! Какие слова он находил для меня! Какие подарки дарил! – Браслеты, кольца, ожерелья, шелка и каменья.… И, казалось, что он будет всегда – такой молодой, веселый, красивый.… Казалось, он никогда не стареет. У меня уже морщины, а ему на вид и двадцати не дашь… Вы мне чем-то напомнили его. Своей молодостью и радостью. Очень захотелось отдать Вам что-нибудь из его подарков. Из того, что я когда-то видела на нем. Эта вещица… Мне казалось, она принесет Вам удачу………..

Но теперь… – она оглядела меня с ног до головы. – Вы понимаете меня…

– Да-да, конечно.



Она взяла кулон, нежно провела по нему рукой, посмотрела вокруг:



– Но в пасхальные ночи он всегда уходил. Исчезал, и мне казалось, что никогда не вернется. Странно, он возвращался на следующий день, а мне казалось, что его не было несколько лет. Таким он был чужим и отстраненным, но глаза его сверкали ярче обычного. Говорят, в такие ночи по небу мчится Дикая охота, гонит перед собой грешников и горят звездами глаза всадников в свете факелов. Сегодня тоже вот пасхальная ночь, но его уже давно нет рядом.

Она немного помолчала.

– До свидания, Августин. Храни Вас Бог.



Фрау Клара ушла, оставив меня в раздумьях. Зачем она все это мне рассказала? Кого имела в виду? И что все-таки хотела сказать эта гарпия? Что означает эта фраза, что я одна из них? Думай, Аурелия! Думай, Августина! Тебе брата спасать! Брат… Розалия.… Это же искушение! Гордыня! Ему нужно исповедаться. Но кому каяться? Кто способен отпустить грехи в этом насквозь лживом городе? Здесь все обречены. Кто безгрешен?.. Да, конечно же! Дикая охота, этот Дикий гон, завершающийся шабашем и оргиями. Вот куда они приведут его. Вот от чего его нужно спасать! Но как мне попасть туда?



Стоп! Взгляд мой пробежался по площади. Бесы еще шныряли вокруг. Мне некуда было деваться. Единожды принятое решение на моей памяти оказывалось наиболее верным и правильным, каким бы сумасбродным оно ни было. Да, именно так. Нужно… нужно продать душу. Эта мысль напугала меня, но иного выхода не было. Если я хочу попасть на шабаш, нужно действовать. И действовать быстро.

Но меня опередили. Бес, оказавшийся рядом со мной, смутно напоминал исчезнувшего с утра герра Швайне. Но меня это заботило в меньшей степени, чем попытка обмануть слугу ада.



– О чем вы задумались? Может, я смогу помочь? Замечательный вечер, вы не находите?

– О, нет! Вечер чудовищный, но помочь вы мне действительно можете.

– Не желаете ли продать душу, – ехидно осведомился он.

– Не поверите. Желаю! – как же страшно говорить такие слова.

– Почему же? Весьма рад. Ваш город – просто сокровищница, находка, источник для нашего брата. Но вернемся к предмету разговора. И что же вы хотите получить взамен?



Думай, Аурелия! Что же такое сказать-то? Вот интересно, а что просят в такой ситуации?..

– Ну, во-первых, это не мой город. А во-вторых, хочу денег, как ни банально.

Названная сумма заставила присвистнуть даже беса.

– Ну, вы же понимаете, что в данный момент я не обладаю такой суммой. Придется подождать немного.

– Договорились. Когда принесете, тогда и договор подпишем.

– Завтра.

– Хорошо.

– Подписывать придется кровью.

– Я знаю.

– До встречи.



Холодно кивнув на прощанье, оставив его гнусно ухмыляющимся и потирающим ладони за спиной, мне пришлось признать, что найти брата в этой быстро сгущающейся мгле уже невозможно, и отправиться домой. От того, что мне сегодня приснится.… От того, что произойдет этой ночью… будет зависеть моя дальнейшая судьба.



Ночь



Шабаш – брат, Сивилла, раздача пряников, обезьяна, венок.



Воскресенье



Пропущенная лекция

побудка на похороны Сивиллы

смерть Фауста

–

---

Отчет об игре... (неоконченный но длинный) пост №2

Пятница

Пятница



Утро ознаменовалось невероятной суматохой. Почему-то именно сегодня люди решили обналичить огромное количество векселей, полученных в торговых домах Лондона, Амстердама, Парижа и проч.

Мейстер Мельхиор Штейн, любезно предоставивший нам одну из своих комнат, просто с ног сбился: выдавал деньги, расписки, записывая все денежные операции в огромный талмуд. А до меня доносилось постоянное ворчание и обвинения в воровстве – еврей брал проценты.



Джеронимо уже давно ушел знакомиться с городом и местным студенческим братством, а моя дорога, по давнишнему обычаю, лежала в церковь. Вчера, блуждая по городу и оказавшись на Площади Вдов, мы не обратили внимания, что совсем рядом, буквально в двух минутах ходьбы, сразу за мрачными стенами городской инквизиции находится кладбище. Ну, да… Собственно, где ж ему еще быть-то. Темница рядом, псы господни тоже.… Только название уж больно странное «Кладбище неупокоенных душ». Будто они своих покойников не отпевают или не исповедуются перед смертью. Кто это там? Мое внимание привлекла худощавая фигура. Молодой человек выкапывал новую могилу. Она раскрывала свой торжествующий зев, ширящийся с каждым взмахом лопаты, и свежая, красной глины земля комьями катилась по небольшому холмику, являя собой плоды трудов юного помощника палача.



– Для кого могилка-то?

– Может, и для вас. Не знаю. Приказали – копаю…

– Понятно.… А как в церковь пройти не подскажете?

– Так вам в другую сторону. Через квартал будет университет, за ним ратуша, а там увидите.



Поблагодарив юношу, мне пришлось отправиться на другой конец города. Церквушку найти было легко – в этом не обманули. Но там было пусто. Кроме того, она была маленькая и едва ли могла вместить всех жителей этого города. «Видимо, не особо набожный народ здесь живет, - подумалось мне, - судя по утреннему наплыву жаждущих денежного вливания, и вовсе скаредный и заблудший». На покосившемся алтаре лежал псалтырь, пол не особо блистал чистотой, но витражи были замечательные…



– Вы пришли помолиться, дитя мое, - внезапно раздавшийся голос прервал мои не слишком-то благочестивые мысли.

– Нет.… Да.… То есть… скажите, а можно ли посмотреть церковноприходскую книгу?

– А зачем она вам нужна? – изумился стоящий передо мной.

– Я ищу одного человека.

– Прискорбно.… Весьма прискорбно.… Понимаете, книги нет, она сгорела.



И священнослужитель обошел меня, уходя в глубь церкви, глядя на меня также странно, как и давнишний астролог, подозревающий меня в явном причастии к сатанинскому отродью.



Утренняя прогулка явно пошла мне на пользу. Трактир был найден мной скорее по запаху, чем по милости местных жителей, хотя, честно говоря, мне просто не удалось их об этом спросить – ноги вели меня гораздо быстрее. Девицы в заведении оказались на редкость миловидны и расторопны. Пиво и каша с подливой возникли на столе с поистине рекордной скоростью. Видимо девушки нашли во мне благодарного слушателя, так как, перебивая друг друга, принялись рассказывать, как им здесь плохо живется и что герр Швайне отбирает у них каждый шиллинг.



– Рози! – Раздался яростный вопль, – опять за свое! Опять со студентами лясы точишь. Пива неси!

И, едва не задев девушку, в стенку с треском врезался тяжелый табурет. Ну и нравы у местного трактирщика, если уж на то пошло, как же я ним договариваться буду?



Рассчитываться за еду мне пришлось именно с ним, тогда же мне удалось рассмотреть герра Швайне поближе: это оказался рыжий, веснушчатый человек с неприятными складками у рта – видно, что орет он много, часто и со вкусом – нескладной фигурой и пронзительным взглядом водянистых глаз. И потребовал он ровно половину того, что у меня было – 7 шиллингов.



– Помилосердствуйте, это же грабеж! Эта еда не стоит таких денег!

– Не нравится, можете сюда не ходить.

Ну, да не ходить! Единственный трактир в округе…

– Сударь, а давайте я вам песнями заплачу?

– Платите деньги и убирайтесь к чертовой матери!



Получив, наконец, вожделенную сумму, он стал более сговорчив, и мы даже заключили небольшую сделку: как обычно, я пою для гостей, кои платят за это денежку, а я потом отстегиваю хозяину процент.



По возвращении в еврейское гетто мне сообщили, что мой приятель, Джеронимо, переехал на квартиру к фрау Кларе, которая сдает комнаты студиозусам. О, наш пострел везде поспел! Да и деньжат у него поболе. Может, уже обыграл кого.… По крайней мере, я со своей уютной стоянки никуда не пойду. Ну, разве что знакомиться с ближайшими соседями.



Прелестно! Просто прелестно! В доме напротив живет милейшая пара – палач Николас Шмакблут и его жена Барбара, что, собственно не мешает им оставаться весьма любезными и обходительными людьми. Рядом живет фрау Марта, которая, оказывается, тоже сдает комнаты. Надо же! Замечательный городок! Все всё сдают, все-таки деньги почтенные бюргеры любят больше чем собственную душу. Хотя, не было бы у нее комнат, где бы она разместила свою племянницу – Юлию, недавно приехавшую погостить. А еще надо добавить, что фрау Марта оказалась весьма словоохотлива, например, она моментально мне принялась рассказывать какую-то душещипательную историю, у которой к тому же не оказалось окончания.



– На редкость миленькая история. Решено! Напишу об этом песню. Как там, вы говорили, звали принцессу?

– Иоланта.

– А вы можете мне повторить, что там произошло?

– Я ж вам только что рассказала во всех подробностях!

– Вот-вот, мне, пожалуйста, еще подробнее, можно?



К слову сказать, моя бедная соседка повторяла эту историю еще раз несколько. А потом мне пришлось ее пересказывать и Джиронимо, и мейстеру Штейну, который, как оказалось, весьма сведущ в искусстве стихосложения:



В дальней стране за горами и морем

Золотом блещут столицы шпили

Люди про беды давно забыли,

А во дворце такое горе.



Какое горе случилось во дворце, мне уже рассказывали, а вот мое горе выражалось вполне реальной суммой – 8 шиллингов, а пива хотелось нещадно. И тут мой взгляд упал на…



– Господи, помилосердствуй! – руки сами нащупали пару увесистых булыжников, кои послали в то, что являло собой отвратительную пародию на божье творение. Существо заскулило и спряталось за юбку почтенной фрау. Она смотрела на меня, холодно поджав губы, и, дождавшись моего взгляда, окатила меня ушатом презрения:



– Зачем вы кидаетесь камнями в мою обезьяну?

– Так это ж нехристь. Что ж с ней еще делать-то?

– Это обезьяна моего мужа. Вернее, последняя память о нем. И посему я настоятельно вам рекомендую больше так не делать.



Развернувшись, она важно удалилась, оставив меня наблюдать, как эта чертова обезьяна, оборачиваясь, кривляется и строит мне рожи за ее спиной. Но путь мой по-прежнему лежал в трактир, а думы полны пустотой в карманах.

«Надо же! Везет дуракам», – подумалось мне, когда за углом, поблескивая среди камней, обнаружились сразу две марки. При ближайшем рассмотрении они оказались фальшивые, но все равно были бережно положены в кошелек. Пригодятся!



В трактире заседали студенты. Джеронимо был уже за своего, посему мне тут же подвинули стол и налили пива. От количества новостей голова шла кругом. Говорили, что в городе стали происходить странные вещи, что курфюрстова жена, Сивилла фон Клеве, бывшая монашка, весьма хороша собой, хотя и странна неимоверно. Мой сосед, Кристоф Вебер, оказывается, недавно получил докторскую степень на своем медицинском факультете, а Иоганн Фауст, сидящий во главе стола, и вовсе профессор богословия. Шальная мысль подзаработать посетила меня и на этот раз. Берет стянули с головы Джиронимо, положив в центре стола, мандолу настроить – две минуты, а голос мой всегда с собой:



Брат Августин согрешил,

Брат Августин совершил преступление….



Эта песня имела успех везде, куда бы меня ни занесло. В общем, пирушка удалась. Песенки под пиво, пиво под песенки. Развезло меня замечательнейшим образом. Так, что даже эпопею сегодняшнего посещения церкви захотелось рассказать. Сказано – сделано! Мало того мой рассказ был дополнен студентами, что священник по моему описанию – это брат Кирилл, что копию приходской книги можно найти в университете. А леди с обезьяной – это фрау Лидия, вдова бывшего ректора университета, доктора медицинских наук, погибшего очень странной и страшной смертью совсем недавно, которая, кстати, сейчас судится с университетом за книгу с рецептами от всех болезней, которые когда-либо приходилось лечить ее покойному мужу. Естественно, университет считает, что эта величайшая ценность должна принадлежать ему. И не следует женщине заниматься мужскими делами и становиться практикующим медиком.



Видя наше радостное состояние, герр Швайне сообщил, что выпили мы два бочонка, и потребовал 5 марок. У меня глаза на лоб полезли, но каким-то странным вычислительным методом, кой приводил трактирщик, так оно и получалось, а мне не удалось бы сейчас и пальцы пересчитать. Студенты протянули ему вожделенный берет с деньгами, который, право сказать, мне очень хотелось забрать себе. Но, хочешь жить – умей вертеться, и мне повезло хотя бы в том, что в процессе перебранки и вычисления мне удалось подменить настоящие марки своими – фальшивыми. Когда, залпом выпив чье-то провороненное пиво, где-то на улице зазвучали трубы, отреагировать должным образом мне не удалось. В трактир ворвались люди во главе с нынешним ректором университета, выталкивая студиозусов через задний ход, на ходу отдавая распоряжения по уборке помещения. В город приехал курфюрст.



Что было дальше, убей Бог, не помню. До постели, меня, кажется, донесли. Но, видно, сидел курфюрст со свитой в трактире долго, так как эта сволочь, Джеронимо, разбудил меня, вылив ушат холодной воды на голову, с воплем:

– Августин, вставай! Пошли! Курфюрст песен требует!

– Ну, его. Отстань от моей больной головы!

– Он денег заплатит!



Золотые слова! Схватив мандолу, причесавшись пятерней, мы помчались опять в трактир. Все как обычно – там я провожу времени больше чем где-либо еще, уж не говоря про университет.

Тяжело дыша, мы влетели в трактир и замерли в почтительной позе. Курфюрст оказался великолепно сложенным мужчиной с иссиня-черными волосами, черными сверкающими глазами, лениво сидящим посреди окружающих его дам.



– Джиронимо, а кто эта синьора?

– Какая?

– Да, вон та, рядом с его сиятельством.

– Так, наверное, та самая бывшая монашка, его жена, Сивилла фон Клеве.



Тут что-то кольнуло меня прямо в сердце, как бывало и ранее, и глаза уловили странную рябь, плывущую в зале. Незримое, эфемерное и неуловимо гнетущее чувство снова охватило меня, обручем сдавив виски. Действительно, что-то странное творится в городе, правы были мои собутыльники. Но работа есть работа. Наконец, получив необходимое должное разрешение, мои руки принялись наигрывать что-то спокойное, про любовь, не скабрезные же песенки перед курфюрстом петь! А глаза продолжали подмечать мелкие несоответствия происходящего: вот ректор университета странно вздрогнул и огляделся, вот чьи-то волосы разлетелись под дуновением несуществующего ветерка, вот сам курфюрст, улыбаясь, начал кивать, вторя неслышному голосу. Один за другим его свита потихоньку выходила из душного помещения, пока он не остался за столом в одиночестве.



Песня закончилась. Курфюрст задумчиво встал, кинул на стол пару шиллингов, рассеянно поблагодарил и удалился. Джеронимо в ужасе смотрел на меня:



– Ты что с ума сошел, Августин?

– А в чем дело?

– Ты хоть понимаешь, что ты сейчас пел?

– Как что? «Глубинную книгу», «Унцию мира»…

– Да, нет! Последнюю! Что на тебя нашло? Петь про бесов!

– Да, мне бы это в голову не пришло!

– Благодари Господа, что пронесло! Ты сейчас куда?

– В университет. Кто-то говорил, что там есть копия церковноприходской книги.

– Тогда удачи!

– Спасибо. А курфюрст все-таки жадина. Мне думалось, будет больше чем два шиллинга. Ну, да ладно.





В университете мне выдали небольшой свиток. Оказалось, что они решили восстановить книгу только после пожара, поэтому записаны в ней были исключительно ныне здравствующие в городе. Не было ни фамилий в девичестве, ни дат рождения и смерти. Грустно, что ни говори. Но занесло меня туда все же очень вовремя, ровно к началу теологического диспута. Сам курфюрст почтил нас своим присутствием, со своей женой, ее фрейлинами и своим духовником. Кажется, еще никогда в лекционном зале не собиралось такого количества народа. Брат Кирилл говорил долго, и, признаться, очень интересно. Тема была актуальна, ведь все мы знаем, что в последнее время слишком много внимания уделяется античности. В поэзии обращаются к древним богам и нимфам, холсты называют именами языческих героев. Обиднее было то, что задние ряды постоянно шушукались и громко смеялись. После его выступления обсуждение этой темы продолжили другие преподаватели, доктора наук и даже студенты, но, честно говоря, они пороли такую чушь и несли такую ахинею, что смех разобрал и меня. Разве что мой сосед по квартире мейстер Мельхиор Штейн высказал свое мнение более связно.

Вообще-то в этот момент творилось что-то невообразимое: за дверью постоянно кто-то гоготал, все выступающие растеряно смотрели друг на друга в попытке понять и осознать происходящее, студенты откровенно забавлялись, глядя на несусветный бардак. Иоганн Фауст заявил, что Бог есть Бог, а Святая Римская Католическая Церковь не имеет к нему никакого отношения. Наиболее четко и внятно выступил сам курфюрст, который оглядел все это безобразие и сказал, что он будет требовать у Папы Клемента III разрешения продолжить искоренение ереси и снова развязать руки Святой Инквизиции. И с каждым моментом нескончаемого хаоса крепла моя уверенность, что именно здесь, в этом городе находится тот, кого я ищу. Довершением безумной картины был «Pater Noster», который громко пытались прочесть брат Кирилл и отец Улрих, доктор богословия этого университета. И если чуть дребезжащий голос первого четко и уверенно разносился по всему залу, то второй издавал весьма странные звуки, более похожие на блеяние. Богомерзкая какофония прервалась появлением гонца, передавшего курфюрсту какой-то свиток. Улыбка более похожая на оскал озарила его лицо. Быстрым шагом он направился к кафедре и огласил, что пришла Папская булла, и его святейшество удовлетворил его просьбу. С этого момента Святая инквизиция снова входит в силу.



В тот же миг ее светлости Сивилле фон Клеве стало дурно. Надеюсь, что мое замешательство, вызванное дурной вестью никто не заметил. Поэтому, выскочив из зала и чуток покрутившись для приличия вокруг, мне безумно захотелось поскорее дойти до дома и обдумать все выше изложенное. И, конечно, последнее – отвратительную весть, Папскую буллу, следуя которой меня непременно бы сожгли, за, собственно, меня самое. Но дома, расслабившись, вспомнив милую сказочку, меня потянуло к неизменной мандоле и перу:



Король и королева

Молили небеса

Наполнить ее чрево

И ниспослать дитя.

Тянулись лентой годы,

И радость, наконец,

Свои явила всходы –

Дочь подарил Творец.



А поскольку местом написания данного «шедевра» была избрана центральная зала гетто, вернувшийся вскоре мейстер Штейн, чей рабочий день, видимо, уже закончился, изредка мне помогал.



– Скажите, Августин, а почему вы так побледнели, когда огласили Папскую буллу? Вы были так взволнованы, – чересчур невинно осведомился он. В первую секунду мне ответить было нечего.

– О! Знаете, я просто не люблю большой толкотни. Там было так душно. К тому же ее светлость упала в обморок…. Просто мне захотелось поскорее выйти подышать свежим воздухом.



Продолжать бумагомарание мне как-то резко расхотелось, и меня опять понесло в трактир. Там, как обычно, кто-то с кем-то сидел и что-то с чем-то пил. Это был Фауст младший – так мы прозвали Амадея Фауста, высокого худого человека с острым носом и соломенными волосами, похоже, самого богатого из нашего студенческого братства – а также несколько незнакомых мне бюргеров. Услышав поведанную мной историю злосчастной приходской книги, кто-то заметил, что оригинал сгорел не полностью, но где хранятся эти обрывки, кусочки, обгорелые листочки, никто не знал. Н-да, вот тебе и «ищите и обрящете, просите, и дано будет вам».



На улице было свежо и прохладно после душного трактира. Сгоревшая история целого города…. Оставшиеся страницы, уцелевшие после пожара, где искать их? Стоп! А не кажется ли весьма странным то, что брат Кирилл ничего не сказал об этом. Мне нужно увидеться с ним! Нужно это исправить!



Около церкви стояло трое священников, кажется, обсуждали предстоящую трапезу. Двое были мне известны: брат Кирилл и отец Улрих, другой был, увы, мне незнаком, и был намного моложе оных.



– Простите, что прерываю вас, но мне стало известно, что приходская книга сгорела не полностью. Остались обрывки…. Как можно найти их? Где искать?



Молодой капуцин подошел поближе.

– Не знаю, смогу ли я вам помочь, но у меня хранится одна из записей. Правда, по ней почти ничего нельзя прочитать….

И он протянул мне обгоревший клочок бумаги.

– Вы не поможете мне прочитать то, что здесь написано?

И молодой монашек почти наизусть процитировал запись. Хотя и проглатывая слова, от которых, благодаря огню, не осталось и следа. Запись состояла в том, что некий молодой человек, полфамилии сгорело, в 1510 году стал послушником этой церкви. Снова сгоревший кусок…. Весьма сведущ в древнегреческом.

Глаза мои смотрели на эту запись. А сердце уже вовсю колотилось от радости, несмотря на то, что вместо фамилии красовалось von…….mmt. Взгляд упал на монаха:

– Скажите, вы разбираетесь в древнегреческом?

– Да, в нашей обители считаюсь лучшим в этой области.

– Скажите, а как вас зовут?

– Медарт.

– А…. Можно ли мне узнать вашу фамилию до получения сана, до послушничества?



Он так долго смотрел на меня, что мне показалось, что уже никогда не скажет.

– Фон Фердаммт.… Но зачем вспоминать былое?

Мы немного помолчали.



– Что ж. Я смог помочь вам? Вы нашли то, что искали? Больше у меня обрывков нет.

– О, да…. Спасибо. Вы мне очень помогли. Мои поиски действительно увенчались успехом. Вы не могли бы мне уделить еще какое-то время? Скажите… может, это не совсем корректный вопрос… но у вас никогда не было видений?

– Действительно не совсем кор... Да. Бывают.

– А еще вы видите человека в фиолетовом плаще.

– Да, вижу…. Но откуда вы это знаете?

– Потому что я тоже его вижу.

– ?

– У нас с вами общий отец, сударь. Я ваша сестра.… Простите, что в мужском платье. Понимаете.… Однажды к нам в имение, а я родом из Испании, приехал один человек, приятель моего названного отца. Так на него нашло какое-то помешательство.… Отца он жестоко избил, а маму.… В общем, так появилась я. Понятно, что любимым ребенком я не была, поэтому, как только представилась возможность, меня отправили в монастырь. Тогда же у меня появились видения. То ангелы, играющие со мной, то бесы, вечно таскающие меня за волосы. А вот семь лет назад мне было сказано, что у меня есть брат, которого нужно спасти. И что если я не найду его, то наши души будут прокляты на веки вечные. С тех пор ищу и.… Вот свершилось – нашла!



Мой брат не знал, от чего его нужно спасать, зато был твердо убежден, что ему являлась святая Розалия, которая назвала его самым святым человеком этого города. Эта уверенность передалась и мне, наполнив меня ранее незнакомым смешанным чувством тихой радости и гордости за брата. Игра стоит свеч, и прошедшие годы поисков были оправданы. И наши мысли потекли в общем направлении: как избавиться от проклятья, что же сотворил наш отец, за что род наш проклят до седьмого колена, кто является нам в фиолетовом плаще и от чего же мне суждено спасти собственного брата, если он самый святой человек в городе, а меня за переодевание в мужское платье могут сжечь как ведьму в любой момент.



За разговором мы уже обошли несколько кварталов и уже возвращались обратно к церкви, когда навстречу нам из-за угла вышел до омерзения знакомый силуэт. Человек в фиолетовом плаще. Замерев, мы смотрели то на него, то друг на друга, и взгляды близнецами отражались и метались в зеркале наших глаз в бесконечной панике.



Наскоро попрощавшись с братом, – после такого видения разговор уже не клеился – мне пришло в голову, что Юлия, миловидная племянница фрау Марты, вполне возможно уже ждет меня в трактире. Она очень просила меня зайти туда под самый вечер. Зачем юной девушке назначать встречу заезжему ваганту ночью в таком непрезентабельном месте? Почему мне раньше не приходил в голову этот вопрос? Но моя дорога лежала прямиком в трактир, и особо раздумывать не пришлось, разве что дойти до дома и забрать мандолу.



На мое удивление трактир быстро наполнялся людьми. Они располагались за столом, дружно требовали пива и присоединялись к играющим в карты. Пришел отец Улрих и брат Лотовеек – личный духовник курфюрста, была какая-то из многочисленных фрейлин ее сиятельства, в мерцании свечей смутно виднелась фигура молодого хозяина трактира и, конечно же, Джеронимо – этот ни одной пирушки не упустит. Наиболее странным для меня было появление брата Медарта, а уж когда у колонны обнаружился мой сосед мейстер Штейн, у меня глаза на лоб полезли. Мне казалось, что все эти люди резко сошли с ума. Говорили непристойности, творили непотребства.… Откуда в этом трактире взялось такое количество полуголых девиц не поддавалось никакому объяснению. Но что самое ужасное – в карты они играли на раздевание. Я еще понимаю – наша студенческая братия, хотя со мной… тут отдельный разговор – но святые отцы! Брат! Фрейлина! Собственно говоря, кроме отвратительного, но, тем не менее, абсолютно понятного для меня действия вокруг, все было как обычно. Что именно? А то, что мандолу в зубы, пардон, в руки, и песни до утра. Юлия так и не появилась, хотя может я и ошибаюсь, так как нечистая сила вокруг меня забавлялась столь явно и открыто, и мне даже показалось, что ее нежное личико мелькнуло где-то среди суккубов.

---

Отчет об игре... (неоконченный но длинный) Пост №1

Зашла тут речь, реальный ли случай описан в "Игровой порке". Да, обсолютно. Это питерская игра "Фауст" 2003 года. С нее у меня три песни - "Августина", "Сказка" и "Игровая порка".

Поняла я уже, что до конца свой отчет никогда не допишу (если, конечно, жареный петух в попу не клюнет).

Так что выкладываю все это безобразие здесь. Названия для отчета у меня так и не придумалось (что-нибудь типа "Окончание путешествия Августина ваганта и студиозуса.... бла-бла-бла-бла...")



Так что ближайшие несколько постов будут этим отчетом (четверг, пятница и суббота). ночь с субботы на воскресенье так и не дописана...

Четверг

Четверг



– Боже правый, сколько мне еще скитаться по этому свету? Джеронимо, ты не знаешь?



Он не знал, зато как всегда пустился в нескончаемый монолог о бескрайности человеческой души, о несметных знаниях, кои можно получить в знаменитейших университетах мира, о соблазнительных девицах на постоялых дворах и прочая, прочая, от чего мои щеки и уши начали подозрительно краснеть.



Замолчал он нескоро, оставив на мою долю мрачные думы о том, что желудок скоро прилипнет к спине, сапоги уже почти развалились, а голову не по погоде нещадно печет апрельское солнце, так как берет, как-то поставленный мною на кон, так ко мне и не вернулся. И из трактира нас выкидывало четверо пьяных забулдыг: на одном красовался мой берет, а другой щеголял в штанах, снятых с моего напарника. Н-да, радует только, что дождя давно не было, и вместо дорожной грязи сапоги зачерпывают дорожную пыль. Обидно еще, что в Виттенберг мы попадем только ночью. Город не поле, под деревцем спать не ляжешь. Не ночевать же в сточной канаве! Что ж, потом все как обычно – договариваться с местным трактирщиком, зарабатывать на хлеб скабрезными песенками, поддерживать свое уже заслуженное право именоваться вагантом, вечным студентом – ходить на лекции…



Да, когда же я его найду?! Сколько уже городов прошагать пришлось. И Ландсхут, и Штраубинг, и Вайден. А Веймар, Кёген… Э-эх.… Сначала, думалось мне, найду его в Сорбонне. Туда все едут учиться…. Но только не он.



В каждом городе захожу в церковь, прошу приходскую книгу – ищу фамилию. Где же она, эта мистическая сила, воедино связующая души, избранных ею? Да, и фамилия странная – Фердаммт; и вроде бы род знатный, значит, может с разными «приставками» быть: «де», «ди» или «фон».



Из Сорбонны, уже вместе с Джеронимо, отправились в Салерно. Та же история! Немного права, чуток медицины, всенепременнейшее богословие. Новые песни, которые студиозусы горланят только когда напьются, а пьют они, когда играют в кости, а в кости они играют всегда. Местный астролог взялся мне составлять гороскоп. Потом смотрел на меня с ужасом, бормотал что-то о вечном проклятии, о демонах среди людей. Долго брызгал святой водой, убедился, что на шее крестик… потом прицепился как репей, не знаю ли я формулы философского камня. Нарисовав первую вспомнившуюся криптограмму, пришлось сделать ноги, которые и повели меня в сторону следующей знаменитости – в Виттенберг.



Темнеет. По моим расчетам скоро будем в городе. Интересно, на каком чердаке нам сдадут каморку, учитывая…



– Джеронимо, скажи-ка, сколько у тебя денег осталось?

– Негусто, Августин, пара-тройка крон, а у тебя?

– Да, ты богач! У меня 15 шиллингов.

– Ничего! Завтра будет больше.

– Не уверен, то есть у меня-то как раз вполне возможно, а вот у тебя, учитывая, что в здешнем трактире, впрочем, как и в любых других, работают вполне определенные девицы…….. В общем, останешься ты опять без штанов.



Город уже спал, когда двое запыленных бродяг, изредка озираясь, шли по его дорогам. Мимо запертых ворот и ставен, по мощеным улицам, окликая друг друга по-молодому звонко, они искали ночлег. На Площади Вдов они постучали в ворота, за которыми все еще звучали чьи-то голоса. Двери распахнулись, и вошедших посадили за стол, ибо в эту ночь на 28 нисана, в священный праздник Пасхи нельзя было оставить гостя за порогом.



– Разве эта ночь чем-то отличается от других ночей? – спросил сидящий во главе стола.

– Сей ночью мы покинули Египет, – отозвались хором десятки голосов, так слаженно, что мороз пробежал по коже не то от страха, не то от восхищения.

– Гнев Его насмерть поразил первенцев египетских, и Он же помог найти землю святую народу Израиля.



И десятки губ зашелестели, повторяя едва слышно песни Аггады.

---

Ответьте, пожалуйста

Народ, вас уже так много зафрендивших меня...



А давайте, вы расскажете о себе что-нибудь. Знакомы ли мы. Где виделись. И откуда вы меня знаете.

Хорошо?

---

Кто бы только знал, как у меня горло болит. и голова

---

воскресение

Те, на чью жизнь я хоть как-то повлияла,

п р о с т и т е   м е н я



(очень хочется попросить, чтобы заодно рассказали, как повлияла... )

---

С днем святого Валентина!

---

Всем привет!

Вот я и вернулась с СибКона!



Сибирь - это прекрасно! Я уже хочу обратно

---

Ни хрена в этих дьяри не понимаю...

ну да не о том.



Царевич, так когда Волкон-то? И что там с дисками?

@темы: вопрос, Мысли вслух

---

В ДК Маяк - День Рождения Джерри и Соти!

ДК Маяк

21 января



День Рождения Джерри и Соти!

Исполнители: Джерри Стархэвен, Соти, Лора Московская, Даин, Алексей Мальков, Семицветка, Владислав Бартель (Ястреб).



Начало: 18-30



Перед концертом будут продаваться диски Лоры Московской, Даина и Соти



Цена билета: 100 рублей



Распространите, пожалуйста, эту информацию.



Приходите, будет интересно и, надеюсь, не совсем обычно!



Задавать вопросы можно тут: http://ugluk.livejournal.com/423752.html

@темы: афиша

---

Всем здравствуйте!

Вот я и сделала себе здесь ЖЖ дневник, чтобы вы мне могли что-нибудь написать... И я вам что-нибудь сказать.